Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]
Пока журналисты занимались своей работой, Андрей Николаевич разговаривал с начальником госпиталя в его кабинете в бывшей конторе при свинокомплексе. Небольшое здание отремонтировали приличными отделочными материалами и завезли неплохую мебель, создав вполне приемлемые условия для работы руководства учрежде ния.
Полковник медицинской службы был мужчиной годами чуть за сорок, ровесник Савельева, но выглядел куда как непрезентабельнее собеседника: значительно ниже ростом, щупловатый и лысоватый, чисто выбритый, с внимательным карим взглядом из-под кустистых чёрных бровей. Его густой сочный голос никак не вязался с невзрачной внешностью и неэмоциональной натурой законченного флегматика. Военная форма, видневшаяся из-под белого халата, придавала владельцу официальность и ещё большую строгость.
В самом начале беседы полковник предложил «подлечиться» медицинским спиртом. Причём предложил без всяких там подмигиваний, улыбочек и ужимок: неспособна оказалась его флегматичная душа даже на такую вовсе небогатую гамму эмоций.
Савельев не хотел пить, тем более спирт, но отказываться не стал, чтобы получить хоть какое-то расположение от сурового хозяина кабинета. Поэтому с удачно сыгранной беспечностью махнул рукой, — а давайте!
Полковник извлёк из холодильника, запитанного, как и всё в госпитале от одного из дизельных генераторов, пузатенькую колбу из прозрачного стекла с высоким горлышком и остроконечной крышечкой сверху. Колбу наполовину заполняла бесцветная жидкость.
Андрей Николаевич про себя отметил, что ожидал чего-то подобного в виде медицинской колбы. А чего ещё ждать от неулыбчивого человека с застывшей на лице маской равнодушия ко всему на свете? Такой станет хранить медицинский спирт только в колбе. Никак иначе.
«Микстура», разлитая по маленьким стопочкам — хорошо, хоть не по мензуркам! — пошла замечательно. Через минуту в глазах у Савельева поплыло.
Чтобы сосредоточиться, он спросил:
— Товарищ полковник, много у вас пострадавших от фосфорных бомб?
— Из живых сорок два. Утром было сорок шесть. К вечеру останется, я думаю, тридцать пять, — ровно ответил военврач, будто речь шла не о людях, а об абстрактных цифрах.
Андрей Николаевич подумал, что, наверное, служба в условиях постоянной атмосферы чужой боли и страданий сделала полковника таким. А может и нет. Но как-то не вспоминались весёлые доктора. Впрочем, их не так уж и много было за всю жизнь, — тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! — так что особо вспоминать не из кого.
— А как остальные? Выживут?
— Пожалуй, — кивнул полковник. — Но мучиться будут всю оставшуюся жизнь.
В закрытую дверь негромко постучали.
— Разрешаю! — сочным басом отозвался военврач.
В кабинет вошла молодая привлекательная стройная женщина в белых туфлях на высоком каблуке, в коротком белом медицинском халате. Её ровно расчёсанные осветлённые волосы тяжёлой волной стлались по гибкой спине до поясницы.
«Ах, проказник! — подумал Савельев, стараясь оставаться невозмутимым. — Ну, да у всех ест ь свои маленькие слабости. Ему здесь невесело приходится. Хотя, кому сейчас весело?»
— Вячеслав Игоревич, из отделений передали, — женщина положила на стол лист бумаги с отпечатанным на компьютере мелким шрифтом списком фамилий.
— Хорошо, Жанна. Подпишу позже, — сказал полковник, мельком глянув на лист. — Составь нам компанию. Андрей Николаевич, вы не возражаете?
— Я только «за», — ответил Савельев, ещё раз убеждаясь, что его предположения об отношениях полковника и женщины оказались верны.
Женщина аккуратно присела на стул, держа спину ровно, и вдруг сказала:
— Поскольку пить я всё равно не буду, давайте, сделаю вам чай?
— Хорошая мысль, Жанна, — отозвался военврач тоном, равно подходящим и для того, чтобы сказать, что заварка чая — несусветная глупость.
Но, похоже, женщина давно привыкла к такой манере разговора с начальником.
Она вышла.
Полковник повёл головой в сторону листа бумаги:
— Умершие только сегодня утром. Вечером будут ещё. Я так часто подписываю такие бумаги, что у меня паста заканчивается, не успеваю стержни менять.
— Много тяжёлых? — спросил Савельев хмуро.
— Много, Андрей Николаевич. Но главная причина — запущенные раны. При других обстоятельствах людей можно вылечить, однако в наших условиях это весьма проблематично. Я не знаю, станете ли вы докладывать об этом в штаб, но с моей стороны рапорты идут регулярно, да только я не вижу, чтобы хоть что-то делалось для исправления ситуации.
— Я обязательно поговорю с командармом, — твёрдо заверил Савельев. — Уверен, что он в курсе проблемы, но сами понимаете, война, неразбериха, нехватка медикаментов и всего остального. На местах зачастую многое исполняется абы как — беда с кадрами. Эта ещё довоенная общероссийская болезнь особенно обострилась сейчас, в чрезвычайных условиях… — Андрей Николаевич помолчал. — А где вы хороните умерших?
— Сразу за госпиталем. Там места много.
Последние слова показались Савельеву зловещими.
Но сам военврач, судя по всему, никакого потайного смысла в них не вкладывал.
— У меня тут целая похоронная команда из выздоравливающих, — продолжил он. — Есть один больной с полной потерей памяти. В мае поступил. Мы его Колей зовём. Сомневаюсь, что это настоящее имя, но его сейчас как угодно величать можно: ничего не помнит. Черепно-мозговая травма. Вся прошлая жизнь, как белый лист.
— Что, совсем ничего не помнит? — удивился Савельев. — Разве так бывает? Хоть что-то же человек обычно помнит.
— Наш Коля чист, как херувим. Ему сейчас какую угодно можно жизнь придумать, он во всё поверит. Тут до меня слушок дошёл, что начала его одна солдатка обхаживать. Она санитаркой при госпитале. Муж умер у неё на руках. Убивалась страшно… Думали, руки на себя наложит. Так б ы и случилось, наверное, но двое детишек удержали от непоправимого шага. Так она теперь нашему Коле рассказывает, что он муж её.
Я поначалу внушение этой выдумщице сделал. Она в слёзы: какое вам дело, мужик всё равно ничего не помнит. Может, и не вспомнит никогда. Ходит как тень, ни тпру, ни ну. Кому он нужен такой? А так хоть я подберу.
Ну, я подумал, наверное, так оно лучше… Да вон он!
Военврач кивнул в сторону окна, за которым неторопливо проходил понурый человек.
Андрей Николаевич глянул и подскочил как ужаленный:
— Иван?!
Полковник едва не пролил из колбы драгоценную жидкость.
— Не понял… — растерянно пробасил он.
— Брат это мой младший!
Савельев выскочил за дверь, столкнувшись с Жанной, нёсшей на подносе три кружки с чаем. Поднос вылетел у неё из рук, тёмная жидкость плеснулась на белы й халат, а кружки осколками разлетелись по полу.
— Простите, ради Бога! — пробормотал Андрей Николаевич, устремляясь на улицу.
Жанна проводила его взглядом и вопросительно уставилась на полковника, мол, чего это с ним?
— Наш Коля, оказывается, брат его младший. И не Коля он вовсе, а Иван. Охренеть!..
Наверное, впервые в жизни военврач был столь эмоционален.
Савельев тем временем был уже на улице. Он нагнал брата, рывком за плечи развернул к себе, увидел пустые глаза, давнишнюю щетину на впалых щеках и на шее с острым кадыком.
— Иван!!! Ты узнаёшь меня? Это я, Андрей!
В безразличном взгляде Никитина промелькнуло что-то, он уставился на старшего брата, небритый подбородок затрясся в беззвучном плаче, из глаз, наполнившихся болью, потекли слёзы.
Андрей Николаевич крепко обнял его, бормоча счастливо:
— Иван… Узнал… Чёрт небритый…
— Ан-дрю-ха… — по слогам произнёс Никитин, — Ан-дрю-ха… — и заплакал навзрыд, сотрясаясь всем телом в объятиях брата.
— Ну что ты, Иван, что ты… Всё теперь будет хорошо…
— А где это я? — чуть успокоившись и освободившись от объятий брата, спросил Иван, осматриваясь.
— В госпитале. Ты память потерял. Тебя тут Колей все зовут, — улыбаясь и тоже вытирая выступившие слёзы, — ответил Андрей Николаевич.
— Да, теперь вспомнил. Тот бой с кубанскими казаками, рукопашная, а потом сильный удар по голове, искры из глаз и темнота… А сколько я уже здесь?
— Постой, постой, какой бой с кубанцами? — с непониманием спросил Савельев.
— Наш батальон оборону держал на подступах к городу по улице Светлогорская. Вот тогда меня и оглоушили. Мы ещё держим те позиции?
Савельев, прикусив нижнюю губу, смо трел на брата, а потом произнёс глухо:
— Нет, уже не держим…
— Отступили, значит. Понятно. Ты так и не сказал, сколько я уже здесь.
— Пойдём-ка к начальнику госпиталя, братишка.
— Зачем? — не понял Иван. — Я себя нормально чувствую, всё вспомнил. Разве что попросить, чтобы он сразу выписал меня. Мне надо на фронт, к ребятам… Как ты сам тут оказался? Хорошо, что ты на нашей стороне. Честно говоря, я даже не ожидал от тебя такого. Ты ведь всегда за действующую власть был.
